“У папы непоколебимая позиция, но это не моя вина, это его выбор – продолжать страдать”

Ярик на связи: я поговорил с Севой и наш разговор вышел о том, как даже в любящей семье сложно принять, что у вас не гетеро-дочка, не дочка-лесбиянка, даже не транс*сын-натурал, а сын-гей.

Сева — трансмаскулинный человек и гей. Ему самому потребовалось время, чтобы осознавать свои идентичности, а его родителям это оказалось сделать еще сложнее. Спустя пять лет после каминг-аута они продолжают называть его женским именем. Сейчас Сева получил убежище в Испании, волонтёрит для проектов «Бок о бок» и «Центр Т», и старается сохранить теплые отношения с родными, оставшимися в России. 

В моем в детстве в Ставрополе я особо не был открытым квиром, потому что не понимал себя и вообще был тихим ребенком. В школе меня не буллили из-за моей идентичности, только за то что любимчик учительницы по литературе и много читал. Просто тихий и странный ребенок.

Уже в подростковом возрасте я втерся в волшебный мир интернета, когда во «ВКонтакте» еще было много пабликов и они были, как сказать… Не было особо ТЭРФ (прим.: так называют трансфобных феминисток), такого расцвета, как стал позже, зато было много добрых феминистских пабликов, и в них я впервые наткнулся на определение небинарности. И когда я на него наткнулся, просто прочитал, понял, что ага, так бывает, и почувствовал, что это про меня.

Я понял, что никогда себя не чувствовал женщиной, но при этом и с мужчинами, с мужским опытом тоже как будто себя не ассоциировал. Окей, значит, небинарность. Первыми я рассказал своим школьным друзьям. Они спросили: «И что от этого изменилось?» — я ответил, что ничего, такая моя идентичность, их реакция была: «Ок». На этом история в Ставрополе и закончилась.

Тогда же, подростком, я увлекся кино. У меня была подруга на пару лет старше, в моих глазах — гуру и в теме феминизма, и в теме кино, и я многое смотрел по ее рекомендациям. Сейчас она поддерживает войну… Но это сейчас, а тогда она очень много меня просвещала, я во многом шел по ее стопам. 

Каким-то важным переживанием было то, как я впервые посмотрел Queer as Folk. Я смотрел одновременно британскую и американскую версии. Для меня это было вау, это было как мир Гарри Поттера или Нарнии, открылся вот этот мир геев, он такой же фантазийный, немножко приукрашенный, и мне казалось, что я в этом мире никогда не смогу оказаться, но очень бы хотел.

Я очень много об этом говорил, в том числе в семье, но в духе, что я такой весь союзник, не знаю, всех поддерживаю. Родители к этому относились как к чему-то такому… Ну, «немножко странненько, но ладно». Как говорила мама: «Я тоже в детстве всех жалела». Что-то в духе, что у меня хорошая эмпатия.

Потом я поступил и уехал в 2016 году в Москву — для меня было важно уехать из маленького города. В Москве я узнал себя с новой стороны. До этого я был тихим ребенком, который ничего не делает, у меня было представление о себе, что я максимально человек не компанейский, не тусовочный, вот этот вот социофоб. А потом я понял, что на самом деле это не я такой, это просто я не чувствовал себя комфортно в тех компаниях.

Когда у меня уже появилась квир-компания, которая меня принимала, я стал использовать мужские местоимения и они тоже правильно ко мне обращались, я понял, что на самом деле я могу быть тоже социально активным, даже организовывать какой-то движ. Это было для меня шоком! Я никогда до этого не мог бы о таком даже подумать!

И сразу я знал, что, оказывается, есть такой фестиваль «Бок о бок» и он будет уже весной. Так совпало, что так был показ сразу двух документальных фильмов про трансгендерных людей, и я решил: ну вот, я небинарный, так что посмотрю, пожалуй, фильм про транс*людей, без какой-то особой рефлексии. 

Получается, запропагандировали

Для меня было шоком, что такой фестиваль вообще возможен в России, даже особо не скрываясь, и обошлось без особых провокаций. Я пришел туда, мне сразу стали брошюрки давать, даже что-то про ЛГБТ и христианство — я ее позже своему папе отдал, но он не особо проникся.

Фильмы тоже меня убили, это были документалки. «Мы прошли через многое» был подборкой историй транс*людей из прошлого, совершенно разных историй, там в том числе была история про трансгендерного мужчину, который воевал в гражданской войне в Америке, никто про это не знал, и еще много подобных историй на протяжение прошлых веков, и уже он вывел меня на эмоции. А потом еще был документальный фильм «Транс-список», в нем уже современные американские транс*персоны просто рассказывали о себе, про свое детство.

Я впервые увидел на экране трансгендерного мужчину, трансмаскулиного человека, что стало мега-открытием, потому что вся транс-репрезентация, которую я знал, была в основном Лаверн Кокс (прим.: играла Софию Берсет в «Оранжевый — хит сезона») и, не знаю, еще парочка известных трансгендерных женщин, потому что они были более видимые в медиа, вообще более видимые. И тогда я офигел: оказывается, это вот так выглядит! 

Мне просто казалось, что трансмаскулиный переход — это что-то мега-сложное, что туда вообще соваться не стоит, что это только, не знаю, очень сложные пластические операции, что-то такое было у меня в голове. А тут я увидел, что на самом деле это очень естественно, что гормонотерапия просто естественным образом меняет твое тело. Я это увидел и понял, что на самом деле это тоже то, что я есть, как я себя вижу и как хотел бы себя презентовать.

Именно в этот момент у меня «щелкнуло» просто от того, что я это именно увидел. Да-да, буквально я пришел и меня сразу запропагандировали!

Каминг-аут

Когда я начал больше в активизм вливаться, это замечали мои родители. Потом я уже носил короткую стрижку и все такое, и они тоже начали говорить в духе, что если я домой приведу девушку, то они это норм воспримут. В детстве, когда я рассказывал про своих крашей, это воспринимали нормально, потом они решили, что я лесбиянка, но они думали совершенно не туда! Все оказалось сложнее. И девушку я домой не приведу.

Благодаря тому, что я стал читать, смотреть всяких блогеров, понял, что переход — это не обязательно миллион денег и за границей, что это более-менее реально – и стал копить потихоньку, планировал пройти комиссию, начать принимать гормоны. И понял, что мне надо перед родителями как-то камингаутнуться.

Сделал я это с помощью сестры. Она младше на полтора года и мы очень близки с ней. Когда я ей камингаутнулся, она сначала решила, что это потому что быть женщиной сложно и я выбираю «простой путь». Но поняла, что это не так.

Она меня очень поддерживала и когда я решил рассказать родителями, попросил сестру, чтобы она меня «аутнула». Она тоже училась в Москве, и когда приезжал папа, они встретились без меня, она ему это сказала.

Принял он это тяжело, приехал в Ставрополь, поделился с мамой. Потом у нас были просто ужасно тяжелые созвоны по видеосвязи в Ватсапе. У них сначала была такая позиция отрицания, в духе, что это все подростковое, что я это себе придумал, хотя мне было уже больше двадцати в тот момент.

Папа особо не говорил, говорила мама, что она видела «настоящих» транс*людей по телевизору, которые осознают себя в три года и сразу начинают играть в «правильные» игрушки и прочее. Что я не подхожу под это ее представление, потому что мне в детстве было, грубо говоря, все равно, какую носить одежду — я действительно помню, что было все равно, потому что, ну, мне кажется, иногда ребенок — это просто ребенок. Гендерная экспрессия не обязательно у всех должна проявляться уже в таком возрасте. Еще она говорила: «Тебе никогда не нравился спорт», а я такой — я гей, при чем тут спорт, он мне и сейчас не нравится.

Это еще одна причина, почему мне сложно было себя осознавать: потому что я не вписывался в какие-то стандарты маскулинности, и мои родители, видя, что я в них не вписываюсь, тоже шли в это отрицание.

Ладно, решил я, даже если они считают, что я это все придумал и не поддерживают, я все равно буду делать то, что планировал, просто не буду им про это рассказывать. Мы просто перестали обсуждать этот сюжет.

Транс-переход

Я все равно нашел комиссию в Санкт-Петербурге, потому что тогда не было комиссии «Центра Т» и та, что была в Москве, она была в два раза дороже, чем у Дмитрия Исаева (прим.: российский психиатр, первым начавший помогать трансгендерным людям в 2005 году; умер от рака в 2022 году), и там было нереально ее пройти гомосексуальному человеку. Поэтому я поехал к Исаеву, который был известен тем, что понимает и принимает небинарных людей, более открытый в этих вопросах.

В моем идеальном мире никаких комиссий быть не должно и мы все равно занимались ерундой: я заполнял какие-то тестики психологические, что-то я там еще делал, но по сравнению с Москвой это было вообще супер. Думаю, Исаеву главное было со мной пообщаться, сложить какое-то обо мне свое впечатление. Конечно, ни у кого нет суперсилы понять, транс*человек перед ним или нет, но он говорил, что его главная функция — понять, что нет каких-то вещей, которые можно спутать с трансгендерностью: шизофрении или чего-то такого. Уж не знаю, «поймали» ли хоть одного не-транс человека за время работы комиссии, или это так, байки из склепа.

Потомы была сама комиссия, там еще были сексолог, психотерапевт, какие-то еще пара человек, мы побеседовали и они сказали: все, мы дадим вам диплом о трансгендерности! Это я так справку называю.

Если говорить не про идеальный мир, а про тот, который есть, то сейчас, когда я общаюсь с транс*персонами в других странах, где переход — это история про то, что надо отстоять очереди, чтобы начать всякие гендерно-аффирмативные штуки, как гормонотерапия, смена имени, и это просто ужасно сказывается на ментальном здоровье, я понимаю, что то, как это было в России до 2023 года, оно на самом деле очень, очень хорошо работало. 

В университете при смене документов меня переселили из женского общежития в мужское. Первый сосед, к которому я попал, спросил, почему я переселяюсь; я выпалил как есть. Он сказал, что не будет со мной жить, не согласен. В администрации возмутились, зачем я вообще об этом говорю, и подселили в том же блоке к двум другим парням, с ними проблем не возникло. Этот первый сосед, кстати, потом отошел: мы не стали лучшими друзьями, но общались без проблем.

Когда сменил университет, понял, что мне вообще не обязательно делать каминг-аут — и не делал.

Новый аутинг в Ставрополе

В 2020 году казалось, что все очень плохо, был локдаун, много человек умерло. Тогда же попытались запретить транс-переход, установили этот «союз мужчины и женщины» в Конституции, а я как раз летом того года занимался сменой документов. 

Приехал на каникулы в Ставрополь, пошел в ставропольский ЗАГС, это было очень смешно: с этими ковидными мерами, мы стояли в огромной очереди с пространством между людьми, и когда дошла очередь, тетенька в окошке меня спрашивает: «Что у вас», а я не хочу это озвучивать, потому что очень-очень много людей там стоят, и я просто сую эту справку в окошко. Она смотрит и как-то даже пропустила меня внутрь, хотя внутрь никого не пускали, все должны были стоять на улице. Я что-то внутри подписал, чтобы было как-то более конфиденциально.

Я торопился с переходом, был страх, что что-то примут и запретят, еще тогда же Джоан Роулинг начала писать свои трансфобные твиты, а я очень любил Гарри Поттера, даже пытался сходки поттероманов организовывать. И тогда это были первые твиты, и во многих гейских пабликах говорили, что с ней все хорошо, это мы такие снежинки и на все обижаемся — смешно сейчас об этом вспоминать, понимая, что она такая трансфобка и есть.

В конце того года у меня уже был новый паспорт, в октябре я начал гормонотерапию, это повлияло на меня в том числе психологические, были сильные эмоциональные перепады, пока не было ровного гормонального фона, были даже какие-то депрессивные эпизоды. Но я понимал, что это временно и в жизни у меня на самом деле все норм.

Когда я приехал на Новый год в Ставрополь, у меня был уже низкий голос. Я пытался как-то его завышать, но окончательно себя сдал, когда мы были с мамой в магазине, она покупала прокладки и спросила меня, надо ли, а я ответил, что нет. Она спросила, на гормонах ли я.

Это снова был очень-очень тяжелый период: у родителей началось самобичевание, что это они плохие родители, что-то сделали не так, что не надо было разрешать мне выходить в интернет, не надо было отпускать меня в Москву. Это очень тяжело для меня, потому что мы с родителями были на самом деле близки и я ценил наши теплые отношения в семье.

Я объяснял им, что нет, они были хорошими родителями и все правильно делали, у меня нет претензий к ним, но это не помогало, скорее наоборот они больше взрывались. Усугубляло еще и то, что мои родители — психологи, и вот они вбили себе, что что-то не так сделали психологически, были плохими образцами мужчины и женщины. Что-то такое мне мама говорила, а папа вообще особо ничего не говорил, он еще и религиозный очень.

Потом они объявили: «Мы будем поддерживать тебя финансово, но при условии, что ты для нас все еще <дэднейм> и мы продолжим тебя так называть».

Бок о бок

К команде «Бок о бок» присоединился в 2019 году. Фестиваль в том году прошел хорошо, если не считать, что его пытались сорвать каждый день, туда приходили провокаторы-неонацисты из SERBа и НОДа, но они безобидно выглядели, как-то жалко даже. Приходили в халатах врачей, кричали, что нас всех в дурку надо, снимали на телефон, но их всерьез никто не воспринимал. У людей, которые пришли на фестиваль, было достаточно какой-то внутренней силы, чтобы не поддаваться на провокации.

Каждый день звонили с заявлением о заложенной бомбе и поэтому нам приходилось выходить, ждать, пока люди с собаками проверят помещение. В какой-то еще день они облили вонючей жидкостью вход на фестиваль, дверь и лестницу.

Один раз единственный был, когда я по-настоящему испугался. После одного такого звонка о бомбе мы разделились и разошлись, и за той частью команды, в которой шел я, пошли эти НОДовцы. Они шли за нами, мы шли от них, ничего особо не происходило, но это было именно стремно, потому что непонятно было, что за этим следует. Мы подошли к каким-то полицейским, просили, чтобы они нам помогли, но те сказали: «Это не наша работа». В итоге мы дошли до Белорусского вокзала, там такая большая площадь, и мы на ней стояли: наша группка активистов и активисток и группка этих неонациков. Просто стояли и друг на друга смотрели. В какой-то момент им это просто надоело, они дождались трамвая и уехали, так сюрреалистично.

Онлайн-волонтерство

Я продолжил сотрудничать с «Бок о бок» и когда прекратились оффлайн-показы. По профессии я переводчик, поэтому стал переводить субтитры фильмов, потом набрался опыта и стал редактировать переводы других, статьи и эссе, которые сейчас для сайта пишут критики и обозреватели.

Мне очень здорово, интересно и важно работать с кино. Я восхищаюсь Гулей и Менни, которые основали этот фестиваль, тем, какие фильмы туда выбирали. 

Сейчас продолжаю волонтерить, последнее, что я сделал — это редактировал интервью Тимофея Созаева, который пообщался с двумя Радикальными феями. Я до этого концепцию Радикальных фей видел только в сериале Looking, это гейский сериал про группу друзей в Калифорнии, они просто в какой-то момент идут к этим феям и как-то весело с ними тусуются. Тогда я особо, в общем, не понял: что это значит, какие феи, что происходит?

И вот мне прислали это интервью с двумя активистами фей, которым много лет, и мне надо было его отредактировать, я прочитал и очень проникся всей этой идеей. Это прям очень классно, про то, что феи изначально были против этой ассимиляции, против слогана мейнстримного «мы такие же». Они говорят: «Нет, мы другие, и давайте исследовать эту инаковость друг с другом». Это очень близкая мне идея.

Потом мы еще записали подкаст на основе этого интервью, и я даже озвучил одного из героев. Скоро этот подкаст выйдет.

Эмиграция

24 февраля 2022 года я жил в общежитии с чуваком, который поддержал вторжение, я вообще узнал, что это началось, когда он утром мне восторженно стал рассказывать, а я никак не мог понять, как такое вообще случилось.

Очень восхищаюсь Дашей Серенко, ее акцией «тихий пикет», многие люди тоже стали ходить с антивоенными знаками, и я тоже присоединился, не особо креативно: просто написал «Нет войне!» на листочке и носил на рюкзаке. Единственный раз, когда это как-то повлияло на людей вокруг, был, когда какой-то мужчина в возрасте меня окликнул в переходе метро, я напрягся, а он поблагодарил.

Потом вообще все запретили, саму фразу «Нет войне!» На митинги я не ходил, потому что боялся оказаться в спецприемнике, у меня еще заживали штрамы от верхней операции и это точно бы на пользу не пошло.

В военкомат я при смене документов так и не приписался, они не знали, что со мной делать, так что военного билета у меня не было. Но когда началась мобилизация и все знакомые стали уезжать, круг общения распался, я тоже стал задумываться. Последним пинком был закон о запрете «пропаганды» уже среди взрослых.

Для меня искусство, кино всегда были важной частью жизни, я понимал, что не смогу реализовываться в условиях цензуры. Я же учился на переводчика художественного, мой профиль был — испанский, я собирался переводить книги как раз на квир-тематику. До последнего не верил, что будут запрещать искусство, книги. Но это случилось.

К тому времени я уже читал активистку Милу Юму (прим.: дочь Юмы Юмы из квир-семьи, эмигрировавшей в Испанию после травли из-за рекламы «Вкуссвила»), ее блог об эмиграции в Испанию, местном комьюнити, понял, что это вариант для меня, стал заниматься визой. В 2023 году закончил магистратуру и в конце года, когда уже и транс-переход запретили, уехал. Сдался на убежище в аэропорту, попросил поддержку у местной НКО, она сейчас оплачивает мне комнату.

Продолжаю общаться с семьей. У мамы отношение все же изменилось: она же видит, что сейчас я более счастлив, как-то реализовываюсь, мне лучше со всем этим. Она потихоньку-потихоньку использует нужные местоимения, имя еще нет, но и это очень ценно. У папы более непоколебимая позиция, но я понял, что ничего не могу сделать: да, сочувствую ему, что он страдает от этого, но это не моя вина, а его выбор — продолжать страдать.

Особых планов на будущее нет, но их и в России не было. Сейчас жду ответа из университета Universitat Autonoma de Barcelona, они предоставляют стипендии беженцам на годичную магистратуру. Занятия должны начаться уже на следующей неделе, а ответа еще нет, это очень нервный момент, но в Испании все движется так медленно, что надо просто поймать дзен и ждать, что все получится.

Откликнулся на объявление «Центра Т», они искали преподавателей для проекта помощи людям, раздумывающим об эмиграции. Сейчас у меня две группы: одна уже говорит, другая совсем начинающая. Параллельно начал учить каталанский. 

В будущем хочу заниматься творчеством, у меня нет однозначных ответов на вопросы о планах, но какая-то траектория есть. Хочу продолжать писать рецензии на фильмы, книги, анализировать их с точки зрения социальной и политической. Еще мне нравится автофикшн как жанр, хотелось бы дальше как-то в этом направлении двигаться, думаю о написании сценариев.